Юрий Коптев: работу МКС нужно продлевать, насколько это возможно
Ровно 20 лет назад, в ноябре 1998 года, на орбиту был выведен первый элемент Международной космической станции — функционально-грузовой блок (ФГБ) «Заря». Событие стало историческим как для космонавтики, так и для мировой политики. Два непримиримых соперника по космической гонке — Россия и США — начинали беспрецедентный по масштабам совместный проект. Председатель научно-технического совета (НТС) Роскосмоса Юрий Коптев, занимавший в 1998 году пост главы Российского космического агентства, рассказал в интервью корреспонденту РИА Новости Денису Кайырану о том, через какие трудности пришлось пройти при подготовке к строительству МКС, как изменились отношения между партнерами и о том, в каком направлении будет развиваться сотрудничество между странами мира в пилотируемой космонавтике.
— Как родился проект МКС? Как получилось так, что еще вчера непримиримые соперники по космической гонке объединили усилия в одном проекте?
— В принципе, российско-американские отношения в космосе начались достаточно давно. Нужно вспомнить 1972 год, когда были подписаны соглашения между СССР и США о сотрудничестве в исследовании космического пространства в мирных целях. Эпохальный документ. Развитием договоренностей стал проект «Союз-Аполлон». Может, сегодня нет такого острого ощущения, как в то время, но это был очень серьезный проект. Нужно было первый раз обеспечить совместимость разных стыковочных узлов, разных атмосфер, разных инженерных школ, языков и культур. Все это было сделано. Это был первый шаг.
В дальнейшем образ большой космической станции преследовал и нас, и американцев. США реализовали станцию Skylab, но получили не совсем ожидаемые результаты. Был замысел огромной станции Freedom. И здесь проявились различия в подходах развития этого направления.
У нас была длительная история развития орбитальных станций, было около 10 запусков, два типа станций — «Салют» и «Алмаз». У нас был накоплен опыт, что такое космическая инфраструктура, чем она должна заниматься, какой облик иметь, какие технические и идеологические возможности развития. Мы отработали транспортную систему доставки и смены экипажей, появились корабли-долгожители «Союз» и «Прогресс». У нас был опыт продления ресурса больших объектов, запуска модулей массой 20 тонн, управления ими на орбите. Мы овладели технологиями ремонта и продления жизни такого рода сложнейших объектов за счет правильного проектирования и эксплуатации. Получили методологию длительного пребывания человека в космосе — не теряя своей работоспособности, наши космонавты летали более года и по возвращении быстро восстанавливались. Это капитал, которым мы владели и которого ни у кого в мире не было.
А американский проект — станция Freedom — строилась совершенно по-другому. Это была огромная ферменная конструкция, поделенная на ячейки. Потратили несколько миллиардов долларов на разработку, но убедились в ее бесперспективности.
Летом 1992 года в США состоялась беседа Буш-Ельцин, было подписано соглашение о совместных исследованиях и взаимоотношениях в рамках исследования космического пространства, был предусмотрен раздел пилотируемых полетов, что дало нам основания приступить к контактам с НАСА. Пошли общие разговоры по станции. Огромную, я бы сказал определяющую роль, сыграл Юрий Семенов (генконструктор РКК «Энергия» с 1989 по 2005 годы — ред.).
Начали проект «Мир-Шаттл» по интеграции двух аппаратов. Масса и станции, и челнока свыше 100 тонн, нужно было обеспечить их стыковку, совместный полет, управление. Они полетали на нашем «Мире», наши космонавты на их «Шаттле». Те знания и опыт длительных полетов, которые мы приобрели за советский период, оказались убедительными для наших коллег.
Стыковка российской станции «Мир» с американским космическим кораблем «Атлантис». Совместная космическая программа России и США «Мир»-«Шаттл»
США согласились, что МКС должна быть модульная. Договорились об орбите. После того как два главных актера — Россия и США — распределили роли, договорились по облику и задачам станции, добавились другие партнеры.
В итоге получилось, что на сегодняшний день США потратили на МКС свыше 100 миллиардов долларов с учетом дорогостоящих полетов «Шаттлов». Мы — меньше 10 миллиардов долларов. Но мы многое внесли в проект помимо денег. У нас безопасная транспортная система, развитые средства спасения космонавтов на всех этапах полета. Наши корабли могут находиться в составе станции более полугода, обеспечивая доставку, возвращение экипажей. А если нужно, и их спасение. «Шаттлы» не могли обеспечить эвакуацию экипажа в случае ЧП во время длительного полета. Да и в целом американская транспортная система оказалась дорогостоящей, на два порядка дороже, чем закладывалось изначально.
— Сейчас имеются договоренности, что МКС функционирует до 2024 года. В каком состоянии находится обсуждение вопроса о продлении ее работы до 2028 года?
— Продление эксплуатации станции до 2028 года совместно с партнерами еще не обсуждается, пока каждая сторона рассматривает вопрос индивидуально. У нас и американцев имеется четкое убеждение, что технические возможности позволяют обеспечить безопасный полет станции до 2028 года. Если политика не окажется сильнее, то в середине следующего года начнется совместное обсуждение сценариев продления эксплуатации станции. Я считаю, что нужно продлевать работу МКС настолько, насколько это возможно, поскольку она помогает решить проблемы обеспечения наших будущих полетов в дальний космос. Надо понимать, что если мы затопим МКС, то ничего подобного ближайшие годы, а может быть и уже вообще никогда не будет создано.
— Можно ли говорить о какой-то коммерциализации деятельности на МКС?
— Эксперты в США, люди с большим опытом, детально рассмотрели этот вопрос и пришли к выводу, что годовая эксплуатация станции обходится американскому бюджету где-то в 3,2 миллиарда долларов, а прибыли приносит порядка 100 миллионов. Поэтому, несмотря на различные обсуждения и поручения, есть четкое понимание, что поддержание эксплуатации станции — это область ресурсного обеспечения правительством.
— Куда в дальнейшем будет двигаться международная космическая команда?
— Движение понятно — уход с низкой околоземной орбиты. У американцев постоянно меняются приоритеты — то Луна, то Марс, то астероиды. Даже по Gateway у них нет консолидированного одобренного мнения. Есть очень мощная группа, которая говорит, что этим не надо заниматься.
В ближайшее время у нас будет обмен мнениями с РАН по лунной концепции. Наша задача с Академией наук — показать последовательность нашего движения, начиная с того, что каждая автоматическая станция это не просто удовлетворение интереса отдельных ученых, а часть комплексной задачи, в том числе исследование будущих районов посадки для пилотируемых миссий, имеющихся ресурсов. А затем создание сверхтяжелого носителя, нового корабля, создание взлетно-посадочного комплекса легкого и тяжелого классов для высадки на Луну, решение проблем радиации.
На поверхности Луны слабое магнитное поле, поэтому сегодня дать гарантию пребывания человека в условиях повышенной радиации без риска для здоровья свыше двух недель медицинская наука не берется. Под поверхностью можно создать некие укрытия, землянки, поставить модули. Требуются изучения влияния пониженной гравитации, составляющей 1/6 от земной.
— Сейчас стало сложнее обсуждать будущее МКС и сотрудничество по Луне с международными партнерами?
— Мы работаем в строгих рамках, которые сформировались с ходе долгих лет сотрудничества. Достаточно вспомнить работу комиссии Гор-Черномырдин. Сейчас в США принято решение, что сотрудничество по космосу санкции не задевают. Им это нужно для будущих проектов. Они могут изучить на МКС целый ряд вопросов, найти решения, чтобы перенести их на дальнейшие проекты и средства.
Когда они заговорили о Gateway, предлагали собрать кооперацию. В Австралии, на астронавтическом конгрессе в 2017 году обсуждали, договорились, что наше участие — шлюзовой модуль. Потом мы дополнительно определили наши интересы и сказали, что российское участие возможно только на серьезной основе, где наше присутствие будет на уровне серьезного партнера, а не просто подносить снаряды.
— А какое серьезное присутствие мы предлагаем?
— Предлагается лунную программу выстроить в кооперации с теми же китайцами или посмотреть в рамках БРИКС. С одной стороны, это технически сложная задача, а с другой — имиджевое мероприятие, приобщение к клубу развитых стран.
Формирование некой собственной программы возможно. Уже есть решения по новому кораблю, по сверхтяжелой ракете, эскизный проект которой появится в следующем году и учтет наши планы на будущее с точки зрения конструктива и технических возможностей. Приняты принципиальные решения с развитием космодрома Восточный, запуска и подготовки с него перспективных ракетно-космических комплексов.
Все эти вещи есть, теперь они должны быть увязаны. Тем более есть поручение президента в следующем году сделать государственную программу по этому направлению.
— То есть у нас будет отдельная госпрограмма по освоению Луны?
— Изначально планировалось, что она будет по сверхтяжелой ракете. Но все понимают, что ограничиваться одной ракетой неправильно. Это должна быть отдельная космическая госпрограмма.
Нужно отметить, что есть целый ряд базовых документов, например, «Основы политики в области космической деятельности», выпущенные еще в 2013 году. Там выстроены приоритеты, и первый приоритет — это вопросы развития орбитальной группировки и обеспечения гарантированного доступа в космос. Второй приоритет — это научные исследования, и третий — пилотируемая программа.
После этого появляются уточнения, связанные с исследованиями и освоением Луны. Нужны очень серьезные дополнительные ресурсы, чтобы осуществить движение по этой большой программе.
— И для того, чтобы выделить эти деньги, нужна тоже отдельная госпрограмма?
— Расходы по новому кораблю «сидят» в ФКП, а по вопросам создания сверхтяжа там заложено создание только отдельных элементов, проверка технологий. Ориентация на создание сверхтяжелой ракеты-носителя к 2028 году потребует уже в ближайшие годы выделения значительных средств, потянет за собой целый ряд вопросов по развитию промышленности, инфраструктуры космодромов. На следующем этапе, когда нам понадобится носитель грузоподъемностью где-то порядка 130-140 тонн, мы обязательно придем к водородной ступени большого диаметра. Возникнет вопрос транспортировки или создания специального сборочно-испытательного комплекса на Восточном.
Свести все вопросы лунной программы к одной точке, то есть к созданию сверхтяжа в 2028 году, невозможно. Это значило бы, что мы отчитаемся, что его сделали и отвезли на космодром. Это не исчерпывающий момент.
Одна из задач обсуждений, о которых я говорил, расписать всю эту целостную программу, чтобы было понятно, для чего мы все это делаем при достаточно серьезном нашем экономическом положении. Потому что это сотни миллиардов.
— Если вернуться к Gateway, мы заявили, что не можем участвовать на уровне создания одного модуля. А все остальные наши предложения, получается, не для американцев?
— Остальные предложения не выведены еще на стадию глубокой совместной проработки. Пока идет некая пристрелка, в том числе с учетом динамики изменений, которая происходит на американской стороне. Непонятно, что они будут дальше делать. То они говорят, что потребуется один беспилотный пуск на семидесятитонном варианте SLS, а второй пуск будет для полета к астероиду. Другие говорят, что на этом пуске уже надо двигаться на облет Луны в пилотируемом варианте. Третьи говорят, что надо ориентировать на начало строительства окололунной станции. Четвертые говорят, что надо вообще разобраться, нужна ли эта окололунная станция.
Для нас же складывается очень непростая ситуация. Закупать наши двигатели США будут максимум несколько лет, пока они доведут до ума свои Ве-4 и AR-1. Доставку американских астронавтов на наших кораблях будут заказывать еще год, ну максимум два. У них в работе три корабля. Я уже не говорю о ситуации, в которой мы сегодня оказались по коммерческим запускам.
Поэтому бежать здесь с инициативой я бы считал неправильным. Надо прорабатывать, надо искать партнеров, надо находить вариант с нашими китайскими братьями. Они очень активно смотрят на эти вещи, у них своя очень мощная программа. И носитель они собираются сделать где-то к 2030 году. Они уже завод построили в Тяньцзине и полигон новый сделали под размерность «Протона» — Вэньчан.
Хотя мы можем оказаться им полезными с точки зрения, например, мощных двигателей. Весь наш предыдущий опыт, в том числе и по МКС, показывает, что подобные масштабные проекты целесообразно осуществлять в рамках международной кооперации, где будут значимы наш опыт и достижения.
— А на околоземной орбите мы не предлагали им сотрудничать?
— Пока ситуация наоборот. Китайцы пригласили всех сотрудничать после 2020 года на их орбитальной станции.
— Но не все откликнулись?
— Не все. Мы пока не видим в этом целесообразности. Я не думаю, что им понадобятся, допустим, наши транспортные услуги. Все, что надо, они уже худо-бедно сделали. Корабль сделали, грузовик сделали, ракету сделали, начали строить станцию.
— То есть мы не против, но непонятно пока, для чего такое сотрудничество?
— Я могу только одно сказать — в последнее время очень большая активность. Активные переговоры. Но китайцы прежде всего смотрят с точки зрения своих интересов и максимально ориентируются, чтобы это было перенесено в определенное время на их территорию.
Каждый ориентируется на то, чтобы с этого объекта можно было решать в том числе и вопросы, связанные с дистанционным зондированием Земли. Поэтому понятно, что если мы станцию отправляем к северу, они могут потерять в ее эффективности. А если отправить на более низкие широты, мы тогда полностью все теряем. Не говоря уже о том, что могут появиться вопросы и пусковых услуг и новых районов падения, и это все надо смотреть, прорабатывать.
Это все нормальный процесс. Если есть желание сотрудничества, всегда можно найти компромиссное взаимоинтересное решение.
— Говоря о планах пилотируемой лунной программы, действительно ли ведется проработка модернизации корабля «Союз» для облета Луны?
— Ставя задачу облета Луны, нужно понять, для чего мы это делаем. Если цель — пролететь мимо Луны, то да. Но к тому времени в более широком объеме и масштабе приступят к изучению Луны американцы и подойдут близко китайцы.
Приспособление «Союза» к облету Луны вызывает дискуссию, нам нужно вернуться на 50 лет назад и вспомнить программу Л-1. Одиннадцать беспилотных запусков, из которых четыре успешны где-то в полном объеме, где-то частично. Эти пуски показали, что мы обладаем технологиями возврата со второй космической скоростью, мы умеем делать конструкции, которые выдерживают высокие температуры при входе в атмосферу, можем обеспечить посадку в заданном районе.
Это большая программа, которую не довели до полета человека, потому что сработал политический принцип: когда мы собрались облететь с космонавтами Луну, американцы свою программу уже выполнили и свернули. Исчезла перспектива победить в этой космической гонке, и программа потеряла свою актуальность.
Если мы полетим на «Союзе» сейчас, то покажем, что мы перелицевали старый костюм. Если бы мы летели на новом корабле, то было бы понятно, что мы отрабатываем новую конструкцию, нашу перспективу, а «Союз» в этом плане нам мало что дает. Сегодняшний корабль нужно серьезно доработать. Но это потребует отвлечения и финансов, производственных мощностей и всего другого. Надо оценить, как это повлияет на работы по новому кораблю («Федерация» — ред.). Нужно брать те варианты, которые нас продвигают, а не просто что-то демонстрируют. Облет Луны на «Союзе» может вызвать восторг у человека, плохо знающего историю космонавтики, а у специалистов это вызовет лишь улыбку.
— Недавно в России отмечали еще одну значимую дату — исполнилось 30 лет единственного полета «Бурана». Почему программу закрыли?
— Когда создавали проект «Энергия-Буран», мы жили в режиме соревнования двух политических систем, двух супергосударств. США и СССР стремились к соблюдению некоего баланса. Он мог быть в виде различных средств, но по функционалу близкий друг к другу.
В космической технике было все то же самое. Когда появились сообщения о том, что США начинают проект Space Shuttle, наши специалисты посмотрели, есть ли в нем военная составляющая. Ее тут же увидели, и возникло убеждение, что мы не можем допустить ситуации, когда у них такие средства есть, а у нас нет. Все это шло на фоне заявлений президента Рейгана об империи зла и проекта «Звездных войн». Американскому челноку мы в итоге противопоставили сверхтяжелую ракету «Энергия» и наш «Буран».
Кончилось все тем, что было подписано международное соглашение о запрещении вывода в космос оружия массового уничтожения. И моментально оценка военной эффективности системы «Энергия-Буран» перешла в область экономической эффективности. Как и американский «Шаттл», наша система оказалась дорогой. Связка «Энергии» с «Бураном» выводила на орбиту чуть больше, чем ракета «Протон», а стоимость пуска была 300 миллионов рублей против 5,5 миллиона. А самое главное, не нашлось полезных нагрузок под «Энергию» и «Буран». По курсу того времени мы потратили на проект 30 миллиардов долларов. Это очень большой объем средств.
Потом начались известные всем политические моменты, сначала перестройка, потом развал СССР. Сегодня НПО «Молния» всем рассказывает, что до сих пор нет решения по закрытию программы «Энергия-Буран». Это либо неграмотные люди, либо они лукавят. Все решения есть, все работы по выверке, по списанию, по закрытию этой темы были приняты.
А когда говорят, что надо восстановить ракету «Энергия» или корабль «Буран», то я считаю, что сегодня в том облике их восстановить нецелесообразно и невозможно. А самое главное, зачем? Другой вопрос, что это ни в коей мере не отменяет необходимости продолжать работы по многоразовым системам, по двухсредным авиационно-космическим системам. Безусловно, нужно следить за американским проектом Х-37 и что он делает в космосе, но это уже совершенно другая размерность по сравнению с «Шаттлом» и «Бураном».
— Какие работы в области многоразовых космических комплексов ведутся у нас?
— Сейчас все говорят: надо, чтобы все было многоразовое. Но за многоразовость надо платить. Любая система, как только она становится многоразовой, снижает возможности по выведению полезной нагрузки на 30%. Поэтому даже Илон Маск уже сегодня говорит, что в его парке ракет-носителей будут и одноразовые, и многоразовые средства. Не знаю, сможет ли он реализовать то, что декларирует, что после возврата ступени она в течение 24 часов будет снова готова к полету. Эти технологии хорошо зарекомендовали себя в авиации, в ракетно-космической технике надо еще серьезно поработать.
Что касается нас, то в российской космической программе прописано проведение определенных работ в области многоразовости, но сказать, что они на сегодня являются задачей номер один, я не могу. Идет масса исследований, выбор оптимальных вариантов. Я так понимаю, что в обозримом будущем те работы, которые сегодня идут и по «Ангаре», и по «Союзу-5», могут приобрести признаки многоразовости, если будет показана целесообразность этой технологии.
Еще одна тема — многоразовый новый пилотируемый корабль «Федерация». Понятно, что после возвращения спускаемой капсулы перед следующим полетом к ней все равно придется добавлять новый приборно-агрегатный отсек, устанавливать новый теплозащитный экран. Но если мы переходим к эксплуатации многоразовой техники, то возникает вопрос — чем загрузить предприятие-производитель в связи с тем, что не нужно будет регулярно строить новые корабли, как сейчас «Союзы». Либо расширять производство другой техники, либо предприятию одновременно с тематикой производства освоить технологию мимолетного обслуживания космических кораблей в течение всего жизненного цикла. На обслуживании можно заработать больше денег, чем на продаже, при соответствующем темпе пусков. Если «Федерация» будет два-три раза в год летать, я не очень понимаю, как будет выстроена экономика системы.
— Так по какому пути и куда должна идти российская космонавтика?
— Если делать какой-то вывод, то надо, во-первых, не шарахаться из стороны в сторону, во-вторых — учитывать наши возможности сегодняшнего дня при разумном учете нашего славного героического прошлого. Не надо быть супероптимистом, что страна все бросит, все отдаст нам и будет молиться, чтобы у нас все получилось. Надо быть реалистами. И третье — очень неплохо иногда обращаться и к нашему прошлому. Когда мы очень оптимистичны в наших оценках, надо просто обернуться и посмотреть назад, что думали и как делали наши предшественники. Они были не такие дураки и делали не самую плохую технику. Весь мир это знал и признавал. Именно благодаря им наша страна стала великой космической державой.
